Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах - Ольга Рыкова

– Да, немного не подошло, – улыбнулся Гаспар, – выбирай сумку и пошли.

Я сначала уж было смалодушничала, решив не наказывать парня деньгами за его добродушие и открытость.

Но мгновение спустя, я подумала: «Да какого черта! У меня никогда не было и не будет такой крутой вещи». И выбрала самую дешевую.

Мы вышли.

– Кстати, меня зовут Гаспар, – сказал он и с улыбкой протянул мне левую руку для приветствия.

– Я, кстати, Ольга, – сказала я и протянула ему свою левую в ответ. – Почему ты здороваешься левой рукой?

– Мне так удобнее, я левша, да и кто вообще решил, что надо здороваться правой?

– Это точно, – засмеялась я. Забавный малый, я пожалела, что платье не подошло, и я выиграла спор, лучше бы проиграла и сходила куда-нибудь с ним вместе. Хотя о чем это я опять? Куда мне с ним идти – старая кляча, надеть даже нечего, из приличного этот брючный костюм да джинсы еще есть, которые надеть не стыдно, а так все остальное китайское барахло.

– Пойдем, выпьем кофе и съедим по круассану, – вернул меня в реальность голос Гаспара, – здесь недалеко есть хорошее кафе, и там немного народу обычно в это время.

– Пошли, – мимодумно ответила я, глупо разглядывая белоснежный бумажный пакет с логотипом, в котором лежала нечестно заработанная мною сумка, нечестно потому, что я сразу знала, что платье слишком длинное. Гаспар, как мужчина, просто не заметил этого.

В кафе было действительно немноголюдно, в Париже вообще как-то этим летом было немного туристов. После теракта в Шарли седьмого января люди не очень, видимо, захотели приезжать в город любви, и потом в городе как-то меньше стало романтики, что ли, а может, ее и не было особо никогда, люди любят придумывать себе любовь к городам, к машинам, к вещам.

Я была в Париже в первый раз, мне трудно судить, как было раньше и как сейчас. Но перед поездкой я посидела на форумах, почитала отзывы, сделала для себя кое-какие выводы, но не больше, надо самой смотреть и самой чувствовать, что происходит, и из своих ощущений складывать в голове тот или иной образ города. И все-таки «меньше стало слышно французской речи» – как написал в своем блоге один из путешественников. Так и есть, больше арабский и еще неведомые моему сознанию языки перемешивались с загорелыми лицами их обладателей и непривычными нам европейским женщинам липкими взглядами.

В том районе, в котором была гостиница, где я арендовала на две недели номер, было очень много таких людей. Одиннадцатый и десятый округа вообще славятся плохой репутацией. Наш отель был на границе этих округов, но относительно дешевая цена и близость метро определяла мое географическое местоположение в данном городе, к тому же там не рекомендовали выходить поздно на улицу, а мы в десять уже ложились спать, да и, как говорят, – «не так страшен черт, как его малюют». На мой взгляд, вполне прилично, улочки, кафе, бутики, Париж как он есть, только не так дорого, как в центре. А то, что много разных национальностей на улице, так я воспитывалась в советское время. А тогда, как известно, все люди были братья, да и Россия многоконфессиональное государство, мы привыкли так жить – все разные, и все вместе.

И все-таки, когда молодые загорелые мужчины бросают на тебя этот непонятно приторно-животный взгляд, от него хочется спрятаться или обтереться влажным полотенцем, хочется надеть на себя паранджу.

– Слушай, а что за странное имя-то у тебя? Ты же русский, что это такое – Гаспар? Что за Аннет? – спросила я.

– Да я Игорь – Гарик, по-французски Гаспар, так легче. Игорь им неудобно выговаривать, – улыбнулся, и его глаза как-то весело заиграли на солнце.

– А Аннет?

– Это Аня.

– А-а-а, тогда понятно. Вы с ней давно знакомы? – не зная, зачем, спросила я.

– Да, как-то познакомились на одной вечеринке, она тогда все еще мечтала стать моделью, вот и старалась быть повсюду где только можно, лишь бы ее заметили.

– И что, не заметили? Она-то вроде девица видная, – сказала я.

– Ага, заметили, один старый и толстый «господин» наобещал ей золотые горы, ну, и как обычно, она осталась беременная, а этот француз так и остался женатым, да и помочь он ей с карьерой модели ничем не мог, так как и был, по сути, никем, так, пустышка с небольшими связями, но с деньгами. Хорошо хоть подруги ей помогли, им повезло больше, чем ей, дали денег на аборт, здесь это дорогое удовольствие, и помогли с работой.

– И что же она больше не мечтает о модельном бизнесе?

– Да мечтает, наверное, но я ее давно нигде не видел, кроме как на работе.

– А ты, значит, модель?

– Ага.

Как-то само собой мы вдруг перешли на ты.

– Не самая мужественная профессия, – сказала я и сразу пожалела, увидев, как его глаза немного повзрослели.

– Да, я хотел стать режиссером, даже учился, но толку никакого, не мое, видимо, это. Да и так проще, я с детства крутился в этом бизнесе, с мамой ходил на всякие кастинги, показы, она была, так сказать, из мира моды, в советское время работала манекенщицей у Зайцева, красивая была и очень мечтательная, думала, тут ей светит крутая карьера, продала квартиру в Москве, машину, и мы приехали сюда.

– Трудно было?

– Да по-разному, несколько лет мы прожили в центре, пока мама жила с одним дизайнером. Я язык учил, она участвовала в нескольких его показах, но потом они расстались, и мы переехали на окраины в пригород, тридцать километров отсюда, там Диснейленд недалеко, я там после школы аниматором иногда подрабатывал. Так там уже и вспоминать не хочется, как жили, мама постоянно моталась в город и таскала меня с собой. Три раза замуж выходила, так, с переменным успехом, то пусто, то густо. Я часами ждал, пока она встречалась с очередными своими любовниками или проходила кастинги в кино или на модных показах и выставках. Там меня и заметил один ее друг, когда мне было шестнадцать, и пристроил меня в модельный бизнес, так с его легкой руки я и стал моделью.

– Заметил и пристроил друг? Так ты что, голубой, что ли?

Он засмеялся:

– Да нет. А что, мужчины-модели все голубые?

– Да нет, я на самом деле так не думаю, – замялась я, опять пожалев, что ляпнула какую-то ерунду. – Слушай, ну ладно, давай начистоту, ты чего ко мне привязался около магазина, я ведь не красотка, мимо которой не пройти, да и по возрасту тебе не подхожу.

– А сколько тебе?

– Сорок один.

– Ни фига себе! Я думал тебе лет тридцать – тридцать пять, – сказал он и как-то извиняюще опять улыбнулся. – Да я и не знаю, просто что-то притянуло к тебе, может, у тебя внутри магнит?

«Да, мощный комплимент, – подумала я, – но я осознаю реальное положение дел, и выгляжу я, может, и не на сорок, но уж и не тридцать, это точно».

– Да, конечно, магнит, как же, если бы у меня был этот магнит, то от меня бы два года назад не ушел муж к молодой профурсетке, – сказала я и сразу же пожалела. Вот! Опять! Зачем я ему сказала про мужа? Теперь он будет думать, что я несчастная брошенная стареющая женщина, и будет думать, что я обожаю Стаса Михайлова… Так, подождите, он уехал в девяностых еще ребенком, он понятия не имеет, кто такой Стас Михайлов.

– А ты знаешь, кто такой Стас Михайлов? – зачем-то вдруг вслух спросила я.

– Нет, а кто это?

– Да так, никто, певец один.

– Нравится тебе?

«Ты что, с ума сошел! Что в нем может нравиться! Это ж просто ужас какой-то, как вообще это может кому-то нравиться?» – подумала я про себя.

– Да нет

– Тогда почему ты спросила?

– Да я не знаю, просто что-то подумалось, вот и спросила.

– Ты смешная! – сказал он, и снова эта обезоруживающая улыбка.

– Я «Металлику» люблю! – сказала я в продолжение разговора.

– О, я тоже, а тебе какая песня больше нравится?

Я задумалась о том, какая же, ведь их так много хороших, да и как сказать то название по-английски, ведь после изучения этого языка в школе у меня создалась полная непроницаемая блокировка к восприятию и произношению английских слов вслух. Вдруг неправильно скажу? И учительница поставит мне двойку.

– Да не знаю, может, та, про то, что ничего не имеет значения… или как там она переводится?

– А, «Nothing else matter», что ли?

– Ага.

– Да, она классная, – сказал он, – а мне «Fade to Black» нравится, знаешь такую?

– Конечно, знаю.

И я начала вспоминать давно забытую мелодию и, посмотрев в глаза своего случайного собеседника, вдруг отчетливо услышала голос Джеймса Хэтфилда, который напел мне: «Кажется, жизнь покидает меня. Каждый день уходит бесповоротно». И изменилось как-то все вокруг. Звуки, запахи, голоса… Птица запела в центре города, шум машин куда-то растворился, запах свежего хлеба перемешался с запахом шоколада и цветов. Я вспомнила свой выпускной и пьяного дружка, который пытался со мной танцевать под эту песню.

Гарик-Гаспар разговаривал с кем-то по телефону, и его французский звучал как-то особенно притягательно, и я поняла – магнит не у меня! Магнит у него!